foto1
foto1
foto1
foto1
foto1
моб.тел. (+371) 29634677
Марина Титова

Страница: | 1 | 2 | 3 | 4 | 5 |


Пробуждение. Год 4-ый. Вып. 1-й.

Эта ночь не для нас...

 
Эта ночь не для нас, загрязненных порочной любовью,
Пьяной страстью на миг окрылённых в полуночный час;
Этот свет не для нас, что, стыдливо припав к изголовью,
	Помутился… погас.
В эту ночь в небесах херувимы зажгли для молитвы
Сонмы ярких лампад и кадил с ароматами роз,
И на землю кропят слёзы павших за братьев средь битвы,
	Как из чаши и крови, и слёз.
Эта ночь не для нас, осквернённых порочной любовью.
В эту ночь хоры птиц славят в гимнах божественных тех,
Кто, томясь в нищете и в неволе, страдальческой кровью
	Искупает наш грех.
	
Н. Корецкий.1)
 

«Преступники».

В. К. Измайлов.2)

***

Новогодний этюд.
(Посвящается дорогой матери).
I.

Ночью разыгралась метель.

Занесенные снегом, черневшие на белесоватом фоне, маленькие избенки села Медведкина смотрели в мглистую улицу светящимися оконцами. Снежные вихри, точно сказочные великанши в белых платьях с длинными шлейфами, крутились всюду, исполняя бешеный шумный танец под дикую музыку вьюги, под редкий, разбрасывающийся в разные стороны клочьями, звон церковного колокола… Обрывки его разносились ветром далеко окрест и по широкому раздолью скованной морозами Волги, зовя заблудившихся в эту ужасную, бурную ночь.

Сквозь щели ставней деревянного священнического дома пробиваются жёлтые полосы света. В чистенькой и простенькой, с изразцовой горячей печкой в углу, столовой о. Павла3) тепло и уютно. На крытом белой клеёнкой круглом столе кипит огромный самовар и матушка, старушка с добрым сморщенным лицом, разливает чай. Однако сам о. Павел хмур и молчалив. Он поглаживает своей большой рабочей рукой огромную белую бороду и смотрит почти сердито из под густых нависших бровей маленькими карими глазами.

Матушка, видимо, что-то хочет сказать, но, посмотрев на о. Павла, всякий раз откладывает свое намерение.

Вот ветер с шумом и воем порывисто налетел на дом; застучали ставни и заскрипели неплотно припертые ворота…

- Погодка… - заметила старушка.

- Да-а, - неопределенно протянул о. Павел.

- А помнишь, Павлуша, вот эдак-же… нас в поле вьюга застала? Серёжа еще маленьким…

- Ну-у? – вдруг грозно спросил о. Павел.

Блюдечко задрожало в руках матушки, и она смолкла, учащенно замигав вдруг покрасневшими глазами.

О. Павел искоса взглянул на нее и уже более мягко сказал.

- Этого имени в доме моем более нет. Сергей для меня умер… слышишь?

Он помолчал немного и, звучно втянув с блюдечка горячую влагу, прибавил:

- И зачем, мать, ты всегда отвлечение мысли делаешь? Завтра для Нового года должен я проповедь произнести… Но она еще не написана.

- Ты ведь писал?

- Но не кончил. Позаботилась бы лучше о Белянке… отелится не сегодня – завтра. Не мешало бы Марее в хлев-то понаведываться. О, Господи, помилуй и спаси нас, грешных!

Он встал, огромный, сутулый, и сразу как бы напомнил собою всю комнату, слегка содрогнувшуюся в своих воспоминаниях.

- Пойду я… начатое писание ждет. Странники есмы и пришельцы на земле сей, и несть отдохновения нам… дондеже4)

- Павлуша, - робко начала матушка.

О. Павел покосился на неё.

- Доброе молвишь?

- По моему, доброе. Завтра, после обедни уж обязательно надо молебен отслужить о здравии…

- Кого? – быстро и сурово перебил ее о. Павел.

- Ах ты, бесчувственный! – вспыхнула матушка. – Истукан ты, а не человек! Так поди и не знаешь, кого? Про Сережу говорю я! – И старушка высоко подняла слегка трясущуюся голову.

О. Павел съежился точно от удара, втянув голову в плечи, и крякнул. Несколько мгновений длилось тяжелое молчание. Потом о. Павел глухо сказал:

- Заруби себе на носу, мать: Царев и Господен враг – мой враг, хотя-бы он был… - густой голос его дрогнул, - сыном единоутробным…

И нетвердой походкой он направился в свой кабинет, - маленькое помещение с простым столом, шкафом с книгами и некрашеными с полками, на которых теснились пустые кадушки и разные столярные инструменты.

- О Белянке-то не забывай! – крикнул он, садясь в плетеное кресло. С минуту он прислушивался к завыванию метели, а потом углубился в свою работу.

- … сей день, братия, - читал он, слегка шевеля губами, - первая зарубежная черта, за коей - пустыня, имеющая наполниться – чем братия? – Вот сие-то и будет нашим вопросом. Прошлый год чреват был победами Врага рода человеческого, о нем же сказано: «иский, кого поглотите». Козням прельстителя предался народ! Татьбы, хищения и мерзостный мятеж!.. И аки-бы в ответ на сие: трус, огонь, глад и меч. Великий «отец лжи»5), о коем в Писании сказано, что он «человекоубийца в искони6)», избрал сосуды прельщения человеков…

О. Павел взял перо, подумал и приписал:

«Сии мерзостные сосуды дьявола сеют лживо-суетные словеса, в них же яд и смрад тления»…

Он остановился и нервным жестом руки бросил перо, так как в его воображении неожиданно встал один из этих «сосудов» - его единственный сын Сергей…

Полное, розовое, окаймленное светлой бородкой, лицо, живые голубые глаза и вся фигура чисто русского богатыря с широкой и высокой грудью, мускулистыми руками и плечами «в косую сажень».

«Да, славного молодца вырастил, только не в радость, а в поношение себе и дому своему»…

Он сделал усилие, взял перо, но мысли, туманные, разбросанные, как подгоняемые ветром снежинки, роились в его голове, и немало времени понадобилось, чтобы собрать их и направить по определенному руслу.

«Учась в семинарии, приезжал он на Рождество домой… веселый, забавник… И с бабами шутки шутить мастер был! В Новый год, бывало, Апостол читал… как читал! Басок молодой, но преизрядный, святые слова вонзались в душу молящегося. Телом и видом хорош, сущий Алёша Попович, а вот помутил душу лукавый!»

Он взял перо и твердым, размашистым почерком приписал:

«… ибо злокозненный человекоубийца присно, аки дурной глаз, на страже стоит»…

«Да… хорошим бы попом был. Любая невеста пошла бы… дочку протоиерея7) о. Геннадия высватали бы… И не малого ума человек! Живой рукой благочинным бы стал! Нет! Захотелось вишь в университет… И пошло! И пропал человек! Слушает поди теперь песни таежной метели»…

Глаза старика потемнели, и густые брови сошлись в глубокой складке.

Чу! Что это? Послышалось?

О. Павел вздрогнул и, подавшись насторожившимся корпусом вперёд, испуганно посмотрел на подмороженное снизу окно, прикрытое снаружи серой ставней. И словно электрический ток прошел по всем его членам…

Ему показалось, будто кто-то провел рукой по ставне, а потом раздался лёгкий хруст снега.

- Вор? - Прошептал он; Но в нашей округе не слышно такого баловства. Заблудшая скотинка? Она до окна недостанет.

Неясное, но мучительно-тягостное предчувствие овладело существом о. Павла, и сердце сильно заколотилось в груди. Он долго сидел, не спуская пристальных глаз с окна, но, кроме шума вьюги и еле слышного шуршания по ставне снежной пыли, ничего не было более слышно.

«Почудилось?» - И о. Павел, склоняясь над листом, снова принялся за сочинение новогоднего «слова». Казалось, старый священник совершенно ушел в витиеватые обороты византийского церковного красноречия, но странно, в душе его все еще продолжал жить, - и он это ясно чувствовал, - осадок какого-то нудного, томительно беспокойного чувства… Это чувство даже росло, - точно там, за бревенчатыми стенами занесенного снежными сугробами дома, окутанная вихрями и буйной музыкой метели, стояла какая-то непонятная сила, находившаяся в странной таинственной связи со встревоженной душою о. Павла…

«Уж не сатанинское-ли искушение? Мелькнуло в голове священника. – Любит он отвлекать человека томлением духа его от доброго дела»…

И он, как-бы боясь очутиться в полной власти «томления духа», невольно удлинял свою проповедь, не решаясь написать последнее: «аминь».

«… пуще-же глада и мора страшитесь, православные, сих волков в овечьей шкуре, ибо внушают они маловерам нетерпение. Море зла – в мире сём. Страждет человек! Но «ничего-же приходит во единый миг». И все придёт своим чередом. Все минется, одна правда останется! Господь наш на Голгофе8)»…

Павлуша! – раздался за его спиной испуганный голос матушки.

- Ох, чтоб тебя… как напугала меня!

- Да ты слушай…

- Мать на тебе лица нет?

- В хлевушке-то, где Белянка… человек…

- Брешешь? – О. Павел встал и рука его невольно потянулась к меховому подряснику.

- Мареа пошла… вьюжить… шагов её не слышно… Подошла, прислушалась, а там кто-то с коровой разговаривает: «Белянка… ох ты, Белянка»!

О. Павел, уже надевший подрясник и шапку, рассмеялся.

- Бабы вы, бабы! – воскликнул он. – Во истину сказано о вас: «тень, улыбка и мечтание пустое». Явное дело: попритчилось9) бабе. Но сходить, отчего-ж не сходить…

Он взял у побледневшей Мареы зажженный фонарь и вышел во двор.

II.

Визгливо и коварно завывающий ветер бросал колючей снежной пылью в лицо священнику и играл длинными прядями седых волос. Полуприкрывая фонарь рукой, склонив голову, о. Павел осторожно ступал, увязая в мягких свеженаметённых буграх снега.

Странная и как будто знакомая тревога охватила его… На минуту он остановился, чтобы перевести дух.

- «Живый в помощи вышняго»… прошептал он печальные слова известного псалма, спасающего по мнению многих, от всех неожиданных зол и напастей, сделал рукой крестообразное движение и решительно отворил скрипучую дверь хлевушка.

Лежавшая Белянка шумно вздохнула и передвинула ногой. Рука старого священника дрожала, когда он поднял фонарь, чтобы осветить углы. И вдруг он вздрогнул и съежился, точно его ударили. Рука с фонарем бессильно опустилась, и слабый огонь изнизу10) осветил его, ставшее мертвенно-бледным, морщинистое лицо…

Пред ним стоял его сын.

Но, Боже мой, - это была тень прежнего Сергея! Осунувшийся, бледный, с горящими и потемневшими глазами, ушедшими в орбиты, с преждевременными морщинами около углов рта, - он напоминал затравленного волка.

С минуту длилось молчание.

- Ты… ты?... – наконец прерывисто заговорил отец. – У… убе-жал?

Еле слышно сын ответил:

- Да, отец…

- Себя погубил и опозорил, хочешь и нас…

- Серёжа! – раздался пронзительный крик, и мать, оттолкнув мужа, бросилась к сыну.

Она обняла его, рыдая, бормоча что-то бессвязное…

И вдруг с решимостью почти обезумевшей женщины, она потянула сына за рукав полушубка.

- Пойдём, Серёжа! Пойдём!!!

- Мать… - глухо произнес о. Павел.

Но она уже увлекала сына, ничего не слыша, охваченная вихрем нежданной радости…

Священник остался один. Он постоял немного, как бы собираясь с мыслями, а потом, шатаясь, еле поднимая ноги, побрел в дом.

- Враг… враг… - шептал он и точно иглы вонзились в сильно бьющееся сердце его.

Слёзы катились по старческим щекам и падали на белую развевающуюся бороду. Какой либо определенной мысли, ясного желания не было в его душе. Была зияющая пустота… И это было мучительнее всего!

В сенях он остановился.

- Что делать? Как быть? Господи, научи мя!

И не было в смятённой душе ответа…

- Изгоню врага Твоего. Но ведь сын он мне! Сын – Богоборец и враг Царев… Просвети, Господи! Просвети!!!

В ответ лишь завывала и шумела вьюга…

- Блажен муж, иже… на пути грешников не ста… Не встану ли я на путь сем, приняв заблудшего… Научи! Просвети!!!

Терзалась одинокая душа…

И как бы в ответ на эти муки, в глубине её рождалось новое чувство досады, почти злобы… И оно все росло… Вот оно вспыхнуло ярким, жгучим пламенем…

- Виноват ли я? Все силы я отдал… все, что было можно, дал ему… воспитал… поучал… остерегал, как слабого птенца… Но змею я выкормил на груди своей!

О. Павел плотно сжал губы и вошел в кухню. Его суровое лицо дышало злобой.

- Слышь ты, Мареа, - сказал он сердито, - бабьего языка не развязывай…чтобы и ветер не знал! Сболтнешь, - в Сибирь, или в острог11) нас всех… и тебя!

Мареа всплеснула руками.

- Да нешто я, батюшка дура?!

Он, как был в теплом подряснике и в шапке, вошел в столовую. Сын сидел, а матушка, заливаясь слезами, доставала из шкафа всякую снедь12).

О. Павел почувствовал, что решимость готова оставить его. И собрав все свои силы, он тихо крикнул:

- Вон из дому моего, блудный сын мой и... враг мой!

- Павлуша!

- Во-он!

Руки его и голова тряслись, и вся огромная фигура была, как бы придавлена каменной глыбой! Слезы стояли во ввалившихся глазах.

И жалок, и страшен в то же время был этот дрожавший великан – со своим мучительным внутренним разладом...

Сын мягко отстранил мать и выпрямился. Краска покрыла его бледные щеки, и в эти мгновения, - высокий, плечистый, - он напоминал прежнего Сергея – «Алешу Поповича»...

- Я не к тебе пришел, отец, - заговорил он, волнуясь, - и знаю я, что могу подвести вас, находясь здесь. Я в город шел... и вот крюк сделал, чтобы только... Но не к тебе я пришел! К дому родному пришел... не вытерпел... И думал... думал: вот хоть сквозь щели ставней увижу родные лица… Увижу... посмотрю... и уйду... Наши пути разные, отец. И всегда я знал, что в твоих глазах я - враг твой, Но для меня ты - отец... отец и больше никто! И я… даже уважаю тебя за нравственную твердыню твою… Зачем случилось так, что ты увидел меня! Я, как пришел, так и... ушел бы. Да, ушел бы! Ну, что ж делать... я уйду сейчас. Прости, не по моей вине все так вышло... Прости, мать!

Он подошел к матери, обнял ее, поцеловал и стал одевать полушубок.

О. Павел стоял точно в оцепенении.

- Павлуша! Павлуша! - умоляюще шептала мать.

Но он как-будто не замечал её. Лишь плечо его судорожно подергивалось, да трясущаяся рука беспокойно теребила и перевивала бороду.

Сын ушел.

Несколько мгновений стояла могильная тишина. Ветер порывисто налетел на дом. Дробно застучали ставни.

- Павлуша... он ушел… ушел...

О. Павел вздрогнул и стал точно меньше...

- Мать... - неожиданно шепнул он, - беги, беги! Вороти!

Накинув на себя шубенку и шаль, стрелой вылетела мать. А отец, выйдя в кабинет и сбросив шапку и подрясник, упал на колени пред образами и, рыдая, склонился головою ниц...

Старый священник молил «справедливаго Карателя преступающих волю Его и воздающаго коемуждо по делом» милости за свое «малодушие». Он скорбел, что не может уподобиться библейскому Аврааму, положившему сына своего на алтарь жертвы.

Долго молился он и плакал.

И слезы не приносили успокоения душе его... Неразрешимою казалась задача, заданная ему жизнью, и тяжелым крестом – «испытание, возложенное на старческие рамена его Богом»!

III.

По заметенной снежными кружевами, бунтующей темной улицы бежала мать. Сквозь кружащиеся и 6егущие снежные вихри ей смутно видна была черная быстро удалявшаяся фигура. Силы уже покидали ее. Они задыхались, и из её неровно поднимавшейся старческой груди вылетал один лишь слабый вопль-шепот:

«Сережа! Сережа»! Но что значил он в диком шуме разбушевавшейся вьюги?

Вот переулок... сейчас сын скроется из глаз...

Скрылся!

- Сережа! - в последний раз крикнула мать и остановилась, еле переводя дыхание.

Ветер бросил в её лицо мириады колючих снежинок и пронизывал леденящим холодом все тело, но мать как бы не чувствовала ничего, и её наполненные слезами глаза, были устремлены вперед, точно глазами своими кричала она теперь она теперь, точно ими звала и умоляла... И все, все существо её было там, в переулке...

Деревня спала, и огоньков уже не было видно. Все словно умерло. И темные, молчаливые избенки сиротливо прятались в белесоватых сугробах.

Что это? Мать не верила глазам. Неужели он? Темная большая фигура сначала вышла из-за угла, а потом побежала прямо к ней... Да, это он... Мать узнает его... уже видит его лицо…

- Я так и подумал, - быстро проговорил он, подбегая, - что это ты крикнула мне сейчас так пронзительно...

Он заметил, что тень изумления скользнула по её лицу, но, не дав ей сказать что либо, поднял ее своими сильными руками и как ребенка понес к дому.

- Отец? - отрывисто спросил он.

- Простил...

- Что ты говоришь, мать?! - Он остановился на минуту, так как вдруг почувствовал страшную слабость во всем теле.

- Он послал меня за тобой...

* * *

- Ты, Сергей, на моей кушетке в кабинете ложись… а уж я как-нибудь по стариковски. Да и спать-то не долго, - утреня. Постели-ка мать, войлок там на полу, в кабинете-же... Из самой, значит, Сибири? Да - а, путина не малая... и только наш брат, бурсак13) старорусский отхватить ее может! Эх, Сергей, Сергей! Вот ты на все корни плюешь, а и сам, видать, не знаешь, что эти-то корни и сделали кряжистым тебя. Ешь кашу-то, ешь! Своя гречиха-то, не жалко. Мать, а ты подливай водочки-то! С морозу полезен и сей напиток... ибо все давно устроено у Господа силе. Да-а... жалко мне старых корней! А все, видать, по-новому строится. Давно поди нынешнего-то семинариста не видел? Любопытно. Фертик14) ... разумно так смотрит и как бы все на ус мотает... мундирчик на нем - форма... танцует... крахмальё разное! Баринок15) и больше ничего. «Я бывало, когда бурсаком-то был, так по летам отцу-дьячку помогал землю пахать и лес рубить на дрова, а когда уборка хлеба, так мужики на помощь звали и помогал и пиво с мужиками пил. Нет, Сергей, не нравятся мне новые времена и не сойтись мне с тобою в мыслях ни во веки веков. А ты выпей еще!

Сергею сильно хотелось возразить, но «великая путина» брала свое. Им овладело полудремотное состояние, и как бы сквозь сон он слушал размеренную речь отца.

- Мареа! - позвал о. Павел, - Завтра ставню в кабинет не открывай. Да помни, что я сказал... упекут и тебя, слышь!

- Ах, батюшки, да нешто я дура!

* * *

Сергей, раскинув руки, крепко спал на теплой постели. Мягкий свет лампадки слабо освещал комнату. О. Павел, сгорбившись, охватив колени руками, сидел на войлоке.

«Павлуша?» - услыхал он тихий голос. Вошла матушка и молча села около своего старика.

- А ведь мы - преступники, мать... - неожиданно произнес о. Павел, искоса посмотрев на жену.

Матушка ничего не ответила. Больше они ничего не говорили.

Сидели молчали...


1) Н. Корецкий. (1869-1938) - редактор журнала «Пробуждение».
2) Владимир К. Измайлов - к сожалению не удалось однозначно определить, кому именно принадлежит данное произведение. В интернете есть упоминания о Владимире Константиновиче Измайлове, но с различными датами рождения: 1870 и 1872.
3) о. Павел - отец Павел (священнослужитель).
4) дондеже - церковное наречие: доколе, до каких пор.
5) отец лжи - о дьяволе. Евангелие от Иоанна: Когда говорит он ложь, говорит своё, ибо он лжец и отец лжи.
6) искони - испокон, издавна, со стародавних времён.
7) протоиерей - титул священнослужителя, обычно протоирей является настоятелем храма.
8) голгофа - скала, место распятия Иисуса Христа. Святыня христианства.
9) попритчилось - случилось, произошло. В данном случае - привиделось.
10) изнизу - откуда-нибудь снизу. Словарь Д.Н. Ушакова.
11) острог - тип оборонительного сооружения в России. В 18-19 веке так же называли тюрьму, где содержали до вынесения приговора.
12) снедь - еда, пища, съестные припасы.
13) бурсак - воспитанник духовного заведения. Наиболее известна Киевская духовная академия, где бурсой называлось общежитие воспитанников. Позднее бурсой называли все общежития при духовных заведениях, особенно семинариях. Жалкое существование многих из них, запущенность, антисанитарное состояние и своеобразные, весьма жёсткие, рождавшие взаимную ненависть и вражду между студентами, педагогические приёмы по отношению к воспитанникам - всё это наложило определённый отрицательный отпечаток на обозначение «бурсак». В данном случае употребляется как короткая характеристика персонажа, как человека успешно выдержавшего определенные лишения и испытания.
14) фертик - ферт, так называется в древнерусской азбуке 22 буква: (приблизительно: Фф). В данном случае, обращаясь к словарю В. И. Даля, можно понять, что слово «фертик» употреблено со значением франт, щёголь. Не вдаваясь до мелочей в историю данного значения этого слова, скажем, что внешний вид буквы «ферт» сравнивали с франтом (или наоборот), который гордо стоит «руки в боки».
15) баринок - барин, барич.

Отправить в FacebookОтправить в Google BookmarksОтправить в Twitter

Pasākumi / Мероприятия

Пн Вт Ср Чт Пт Сб Вс
1
2
3
4
5
6
7
8
9
10
11
12
13
14
15
16
17
18
19
20
21
22
23
24
25
26
27
28
29
30
31


Copyright © 2024 Театр «КарДан» Rights Reserved.